Многих иностранцев поражает, что
японские дети вроде бы никогда не плачут. Кое-кто даже относит это
за счет знаменитой японской вежливости, проявляющейся чуть ли не с
младенчества. Причина тут, разумеется, иная. Малыш плачет, когда ему
хочется пить или есть, когда он испытывает какие-то неудобства или
оставлен без присмотра и, наконец, когда его к чему-то принуждают.
Японская система воспитания стремится избегать всего этого.
Первые два года младенец как бы остается частью тела матери, которая
целыми днями носит его привязанным за спиной, по ночам кладет его
спать рядом с собой и дает ему грудь в любой момент, как только он
этого пожелает. Даже когда малыш начинает ходить, его почти не
спускают с рук, не пытаются приучать его к какому-то распорядку,
как-то ограничивать его порывы. От матери, бабушки, сестер, которые
постоянно возятся с ним, он слышит лишь предостережения: “опасно”,
“грязно”, “плохо”. И эти три слова входят в его сознание как нечто
однозначное.
Короче говоря, детей в Японии, с нашей точки зрения, неимоверно
балуют. Можно сказать, им просто стараются не давать повода плакать.
Им, особенно мальчикам, почти никогда ничего не запрещают. Японцы
умудряются совершенно не реагировать на плохое поведение детей,
словно бы не замечая его.
Воспитание японского ребенка начинается с приема, который можно было
бы назвать угрозой отчуждения. “Если ты будешь вести себя
неподобающим образом, все станут над тобой смеяться, все отвернутся
от тебя” — вот типичный пример родительских поучений.
Боязнь быть осмеянным, униженным, отлученным от родни или общины с
ранних лет западает в душу японца. Поскольку образ его жизни почти
не оставляет места для каких-то личных дел, скрытых от окружающих, и
поскольку даже характер японского дома таков, что человек все время
живет на глазах других, — угроза отчуждения действует серьезно.
Школьные годы — это период, когда детская натура познает первые
ограничения. В ребенке воспитывают осмотрительность: его приучают
остерегаться положений, при которых он сам или кто-либо другой может
“потерять лицо”. Ребенок начинает подавлять в себе порывы, которые
прежде выражал свободно, не потому, что видит теперь в них некое
зло, а потому, что они становятся неподобающими.
Однако полная свобода, которой японец пользуется в раннем детстве,
оставляет неизгладимый след в его характере. Именно воспоминания о
беззаботных днях, когда было неведомо чувство стыда, и порождают
взгляд на жизнь как на область ограничений и область послаблений.
Именно поэтому японцы столь снисходительны к человеческим слабостям,
будучи чрезвычайно требовательными к себе и другим в вопросах долга.
Сила воли, способность ради высшего долга отвернуться от
наслаждений, которые вовсе не считаются злом, — вот что японцы
почитают добродетелью.